Russian translation
Сила мимов
Стили поведения и идеи, копируемые одними людьми у других, – мимы – могли повлиять на человеческие гены, сделав нас такими, какимы мы сегодня являемся.
Сьюзан Блекмор
«Копируясь из мозга в мозг, мимы распространяются в обществе, незаметно развиваясь на своём пути, и формируют нашу культуру,» – заявляет автор.
Знали ли Вы, что большую часть своей жизни Вы проводите, копируя и передавая нечто, что называется «мимы»? Мим – это «идея, поведение, стиль или способ действия, который передаётся от человека к человеку в рамках одной культуры». Когда бы Вы ни пожимали руки, пели «Happy Birthday» или голосовали на выборах, Вы оживляете мимы.
С этим пока никто не спорит. Однако полемика разгорелась вокруг заявления, сделанного психологом Сьюзан Блекмор, что опрометчивая способность человека имитировать, а также передавать мимы – это то, что отличает нас от других биологических видов. Мимы, доказывает она, были (и являются) мощнейшей силой, которая формирует наше культурное и биологическое развитие. Чтобы поддержать дискуссию, мы представляем три разнящиеся точки зрения, высказанные поведенческим экологом Ли Аланом Дугаткиным, эволюционным антропологом Робертом Бойдом и популяционным биологом Питером Ричерсоном, а также психологом Генри Плоткиным. Итак, Вашему вниманию предлагается шведский стол соревнующихся мимов.
Люди – странные животные. Несмотря на то, что эволюционные теории прекрасно разъясняют характеристики, которые мы разделяем с другими видами: от генетического кода, который определяет конструкцию нашего тела вплоть до деталей работы мышц и нейронов, – мы всё равно во многом отличаемся. Наш мозг исключительон большой, только мы имеем настоящий грамматический язык, только мы пишем симфонии и водим автомобили, едим спагетти вилкой и задаёмся вопросами о происхождении вселенной.
Проблема в том, что все эти возможности кажутся излишними, уходя далеко за уровень того, что необходимо для выживания. Как отмечает в своей работе «Как работает ум» Стивен Пинкер из Массачуссеттского технологического университета, «с точки зрения биологических потребностей и следствий, музыка бесполезна». То же самое можно сказать об искусстве, шахматах и чистой математике.
Классическая (Дарвинистская) теория эволюции, которая фокусируется на наследуемых качествах организмов, неспособна дать прямого объяснения такому богатству. Пользуясь современной терминологией, эта теория придерживается мнения, что гены контролируют характеристики организма; в ходе смены множества поколений гены, которые дали своим носителям преимущества в живучести и способствовали появлению большого количества потомков (которые эти гены унаследовали), стремятся к распространению за счёт других. Гены, таким образом, по сути соревнуются друг с другом, а те из них, кто преуспевает в передаче следующему поколению, постепенно оказываются в выиграше.
Немногие учёные готовы отказаться от теории Дарвина. Но, если она не объясняет, почему люди так много ресурса выделяют на развитие способностей, излишних с точки зрения биологической задачи, состоящей в дальнейшем распространении наших генов, где ещё мы можем искать ответы?
Ответ, как думается мне, заключается в мимах. Мимы – это истории, песни, привычки, навыки, изобретения и способы что-либо делать, которые мы копируем друг у друга посредством имитации. Человеческую природу мoжно объяснить теорией эволюции, но только в том случае, если мы примем во внимание развитие мимов наpавне с генами.
Легко соблазниться на то, чтобы считать мимы просто «идеями», но правильнее будет относиться к ним как к форме информации. (Гены – это тоже информация: такие себе инструкции по производству белков, записанные в ДНК). Таким образом, скажем, мим первых восьми нот мелодии «Зоны сумерек» может быть записан не только нейроном человека (который распознает ноты во время прослушивания), но и магнитным следом на видеокассете или чернилом в нотной тетради.
Рождение мимов
Идея о том, что мимы существуют и развиваются, существует уже почти четверть века. Однако только недавно она привлекла внимание как мощная сила в эволюции человека. Сам термин был впервые использован в 1976 году Ричардом Доукинзом из Оксфордского университета в его бест-селлере «Этот эгоистичный ген». В нём он описывает основной принцип дарвинистской эволюции в разрезе трёх общих процессов: когда информация копируется снова и снова с вариациями и предпочтением одних вариантов над другими, эволюция неизбежна. Таким образом, по прошествию многих таких циклов, популяция выживших копий постепенно приобретёт новые качества, которые служат тому, чтобы сделать её более приспособленной к успеху в условиях постоянного соперничества за производство потомства. Несмотря на то, что сам по себе цикл бессмысленен, он создаёт структуру из хаоса.
Доукинз назвал копируемую информацию «репликатором» и отметил, что самым обычным репликатором является ген. Однако он хотел обратить внимание на то, что эволюция может основываться на любом репликаторе, и поэтому, ради примера, ввёл понятие «мим». Копирование мимов одним человеком у другого – не идеальный процесс, точно так же, как копирование ребёнком генов родителя иногда имеет неточности. Мы можем приукрасить историю, забыть слова песни, адаптировать старую технологию или сочинить новую теорию из старых идей. Всё это вариации, какие-то будут скопированы множество раз, другие вымрут. Таким образом мимы – настоящие репликаторы, которые обладают всеми тремя качествами: репродукция, вариация, селекция – необходимыми для того, чтобы вызвать новый дарвинистский эволюционный процесс.
Доукинз говорит, что имел скромные намерения касательно нового термина: не допустить того, чтобы читатели думали, что ген является «самым важным, сутью эволюции, фундаментальным элементом селекции». На самом же деле, его идея – просто бомба. Если мимы являются репликаторами, тогда они, как и гены, соревнуются за то, чтобы быть скопированными ради самих себя. Это заключение противоречит предположению, которого придерживается большинство эволюционных психологов, что основная функция человеческой культуры – служить генам, способствуя их выживанию. Основатель социобиологии Э.О. Уилсон превосходно отметил, что гены держат культуру на поводке. Какое-то время культура может развиваться в направлении, которое не способствует распространению генов, но в долгострочной перспективе она возвращается к норме природной, движимой генами селекцией, словно скитающийся пёс, которого одёргивает хозяин. С этой точки зрения, мимы были бы рабами генов, которые создают копирующий их мозг, и могли бы процветать только помогая генам размножаться. Но если Доукинз прав и мимы являются репликаторами, тогда они служат своим эгоистичным интересам и копируют себя в любых возможных случаях. Таким образом они формируют наши сознания и культуры независимо от того, как это влияет на гены.
Самым наглядным примером этого явления служат «вирусные» мимы. Вирусные послания (в реальном или электронном виде) содержат немного информации и указания типа «скопируй меня», подкреплённые угрозами (если Вы нарушите цепь, то пострадае6те или утратите удачу) или обещаниями (Вы получите деньги или поможете друзьям). То, что угрозы и обещания ничего не стоят, а Ваши усилия уйдут впустую, не имеет значения. У таких мимов есть внутренняя структура, которая обеспечивает их распространение.
То же самое, утверждает Доукинз, можно сказать и великих религиях. Из всего множества культов с харизматичными лидерами, которые появлялись на человеческом пути, только некоторые имели то, что позволило им выжить: указания типа «скопируй меня», подкреплённые угрозами и обещаниями. В религиях угроза представляется в виде смерти и вечных мук, а обещания – бесконечной благодати. Плата за это – часть дохода, времени, потраченного на пропаганду, или ресурсы, отданные на строительство величественных мечетей и соборов, которые и далее промотируют мим. Гены могут и напрямую страдать от мимов, как, например, от обета безбрачия.
Конечно, не каждый культ (или вирусное послание) с соответсвующей вирусной структурой достигает успеха. Некоторые угрозы и обещание более эффективны, или опасны, чем другие, и все соревнуются за ограниченный ресурс человеческого внимания, борясь со скептицизмом и опытом (которые, продолжая метафору о вирусе, служат некой имунной системой).
Вероятно религии не полностью вирусны: например, они порождают утешение и чувство принадлежности. В любом случае не стоит поддаваться ошибочному мнению, что все мимы – вирусы. Их подавляющее большинство составляет всё то, что является нашими жизнями, включая языки, политические системы, финансовые институты, образование, науку и технологии. Всё это мимы (или конгломераты мимов), поскольку копируются от человека к человеку и борются за выживание в ограниченном пространстве человеческой памяти и культуры.
Мимы и комплексы мимов
Истории, городские легенды, мифы Одежда, причёски, пирсинг тела Кухня (еда), курение сигарет Аплодисменты, способы поощрения Язык, акценты, «быстрые фразы» Песни, музыка, танцы Вера в НЛО, призраков, Санта Клауса Расистские слоганы, сексистские шутки Религии Изобретения, теории, наука Юридическая система, демократия Прустовская история !!!!!!!!!!!!
|
Не мимы
Субъективный опыт, сложные эмоции, чувственные восприятия Поглощение пищи, дыхание, секс Врождённое поведение, даже «заразное»: зевание, кашель, смех Приобретённые реакции: боязнь звука стоматологической машинки Карты восприятия: знание своего района Ассоциации со звуками и запахами
Примечание: многие поведенческие проявления человека являются смесью врождённого, приобретённого и имитируемого – например, езда на велосипеде
|
Мышление в контексте мимов создаёт новое видение мира, такое, что, когда его постигаешь, меняет всё. С точки зрения мима, каждый человек – это машина по производству ещё большего количества мимов, такой себе инструмент пропаганды, возможность для размножения и ресурс, за который нужно бороться. Мы не являемся ни рабами наших генов, ни разумными носителями воли, создающими культуру, искусство, науку и технологии для собственного счастья. Вместо этого мы – лишь часть обширного эволюционного процесса, в котором мимы являются развивающимися репликаторами, а мы – лишь мимические машины.
Это новое видение одновременно захватывает и пугает: зазватывает, потому что теперь одна простая теория охватывает всю человеческую культуру и изобретательность, и биологическую эволюцию; пугает, потому чтотакое видение, похоже, сводит всю прелесть человечества, нашей деятельности и интеллектуальной жизни к бессмысленному явлению. Но правдиво ли это видение? Может ли миметика помочь нам понять себя самих? Может ли она привести к доказуемым предположениям или как-нибудь послужить науке? Если нет, то миметика ничего не стоит.
Я уверена, что понятие мима как репликатора – то, чего не доставало нашим теориям о человеческой эволюции, и что миметика очень пригодится в объяснении уникальных свойств и происхождения наших доскональных культур и обществ. Мы отличаемся от всех остальных животных, потому что мы в какой-то период нашего прошлого освоили обобщённую имитацию. Это дало волю новым репликаторам – мимам, – которые затем начали размножаться, используя нас как механизм для распространения, равно как гены используют механизмы копирования внутри клетки. С тех пор наш вид создавался не одним репликатором, а двумя. Именно поэтому мы отличаемся от миллионов других видов на планете. Вот как у нас появился такой большой мозг, наш язык и все другие наши особенные «добавочные» способности.
Большой мозг для мимов
Миметика искусно раскрывает загадку величины головного мозга человека. Человеческий мозг настолько велик, насколько его могли сделать таковым гены: втрое больше в соотношении к массе тела, чем у наших ближайших родственников – больших приматов. Создавать и обслуживать его – недешёвое удовольствие. Многие матери погибают из-за осложнений при родах, вызванных размерами головы. Как же эволюция позволила мозгу вырасти до таких опасных размеров? Традиционные теории обращают взгляд на генетическое преимущество: улучшенные навыки охоты и добывания пищи, либо способность поддерживать бОльшие взаимодействующие группы со сложными социальными навыками. Миметика предлагает абсолютно другое объяснение.
Переломные перемены для гуманоидов наступили на заре имитации, возможно, два с половиной миллиона лет тому назад, до появления каменных инструментов и увеличенного мозга. Настоящая имитация означает копирование нового поведения или навыка у другого животного. Это сложно сделать, требует много мыслительной работы и, соответсвенно, редко встречается в животном мире. Хотя многие птицы копируют пение, а киты и дельфины могут имитировать звуки и действия, большинство видов этого не может. Зачастую животная «имитация», такая, например, как научение реагировать на нового хищника, включает всего лишь использование врождённого поведения в новых условиях. Даже имитация шимпанзе сводится к ограниченному набору поведенческих проявлений, таких как способы вылавливания термитов. В отличие от этого, обобщённая имитация практически любой осязаемой деятельности, которая кажется такой природной для человека, – намного более сложный и, соответственно, ценный фокус, который позволяет имитатору пожинать плоды чьего-то обучения или изобретательности так часто, как это возможно. Например, в экспериментах, проведённых в Региональном центре исследования приматов в Йерксе, Джорджия, когда одни и те же задачи представили орангутангам и детям, только люди с готовностью использовали имитацию для того, чтобы их решить.
Легко представить, как наши древние предки имитировали полезные новые навыки разведения огня, охоты, переноски и хранения еды. С распространением этих мимов способность их получать стала приобретать всё большее значение для выживания. Если вкратце, то люди, у которых лучше получалось имитировать, преуспевали, а гены, которые давали им необходимый для этого большой мозг, тоже увеличивали свой фонд. Все учились имитировать лучше, тем самым усиливая необходимость далее увеличивать мозг в своего рода церебральной гонке вооружений.
Когда все начали имитировать, второй репликатор получил мировую волю, навсегда изменив человеческую эволюцию. Мимы начали захватывать контроль. Наряду с полезными навыками, такими как разведение костра, люди копировали и менее действенные, такие как причудливое украшение тела или энергичные, но бесполезные танцы дождя. Гены столкнулись с проблемой: как обеспечить, чтобы их носители копировали только полезное поведение. Вновь возникнувшие мимы могут распространиться среди населения за одно поколение – быстрее, чем может отреагировать генетическая эволюция. К том времени, как гены развили бы чёткую предрасположенность к разведению огня и отвращение к танцам дождя, людьми может завладеть новая причуда. Гены могут развивать только общие долгосрочные стратегии, чтобы попытаться заставить сових носителей чётче дифферинциировать, что имитировать.
Важным обобщённым опытом, который могли бы нас наградить, могла бы быть предрасположенность копировать лучших имитаторов – людей, которые склонны иметь точные версии полезных в данное время мимов. (Более привычными терминами для «лучших имитаторов» в современном мире может быть «законодатель мод» или «образец для подражания».) В придачу к багажу полезных для выживания трюков лучшие имитаторы приобретали таким образом и высший социальный статус, далее улучшая свои шансы на выживание и размножение генов, которые и сделали их талантливыми имитаторами, генов, которые дали им большой мозг, специализирующийся на обобщённой имитации.
Гены продолжали реагировать, улучшая человеческие врождённые предпочтения в том, что имитировать, но реакция генов, требующая поколений людей для наступления эффекта, всегда оставалась далеко позади развития мимов. Я называю процесс, с помощью которого мимы контролируют гены, «мимическим стимулом»: мимы соперничают между собой и быстро развиваются в каком-то направлении, а гены должны отреагировать путём развития селективной имитации, по ходу увеличивая размер и силу мозга. Успешные мимы таким образом начинают диктовать, какие гены станут самыми успешными. И вот уже мимы у руля.
В конечном счёте людям воздастся товарищество с наиболее искусными имитаторами, потому что в целом хорошие имитаторы имеют наилучшие навыки выживания. Благодаря такому эффекту, стимулируемый мимами половой отбор мог сыграть свою роль в создании нашего большого мозга. Выбирая в пару лучшего имитатора, женщины помогали размножаться генам, которые были необходимы для копирования религиозных обрядов, цветной одежды, пения, танцов, рисования и так далее. С этим процессом наследие прошедшей мимической эволюции становится встроенной частью структуры нашего мозга а мы становимся музыкальными, артистичными и религиозными созданиями. Наш большой мозг – это устройство для селективной имитации построенный равно для мимов, как и для генов.
Происхождение языка
Язык мог быть очередным изящным творением того же самого процесса коэволюции мимов и генов. Вопросы о происхождении и функции языка были настолько спорными, что в 1866 Лингвистическое общество в Париже запретило спекуляции на эту тему. Даже сегодня учёные не пришли к общему мнению, но большинство популярных теорий взывают к генетическому преимуществу. Например, эволюционный психолог Робин Дунбар из Ливерпульского уневерситета утверждает, что язык заменил процесс вычёсывания в поддерживании цельности больших социальных групп. Эволюционный антрополог и нейроспециалист Терренс Дикон из Бостонского университета предлагает теории, согласно которой язык позволил осуществлять символическую коммуникацию, что в свою очередь улучшило навыки охоты и групповой защиты, а также скрепило социальные связи.
В отличие от этого, теория мимического стимула объясняет язык тем, что он предоставил мимам преимущество для выживания. Чтобы понять, как это работает, чы должны спросить, какие виды мимов выжили бы и лучше распространились в условиях растущего мимического фонда наших древних предков. Как и для любого репликатора это будут те, которые имеют большую плодовитость, точность и родолжительность; то есть те, которые производят много точных живучих копий себя самих.
Звуки более плодовиты, нежели жесты, особенно такие звуки, как «Ей!» или «Берегись!». Все, кто находится в поле слышимости, могут услышать крик, независимо сотрели они на говорящего или нет. Точность разговорных мимов выше, поскольку они построены из звуковых элементов (фонем) и разделены на слова – своего рода оцифровывание, которое снижает уровень количество ошибок при копировании. В процессе конкуренции различных действий и словесных выражений в среде доисторических мимов, такие роизносимые слова процветали и заменяли менее приспособленные коммуникационные мимы. Затем соединение слов в различном порядке и добавление префиксов и окончаний обеспечило плодородную почву для новых более изощрённых вокальных мимов. В результате, самые качественные реплицируемые звуки вытесняли более примитивные.
Давайте тп\еперь посмотрим, как это отразилось на генах. Снова лучшие имитаторы (те, у кого лучше артикуляция) получали лучший статус, больше товарищей и больше потомков. Как следствие, в генофонде увеличилось количество генов, отвечающих за способность имитировать эти звуки. Я считаю, что в результате этого процесса преуспевающие звуки – основа разговорного языка – постепенно привели гены к созданию мозга, который не был особенно велик, но мог особенно хорошо копировать произнесение конкретных звуков. Результатом стала человеческая поразительная способность к языку. Процесс мимического стимулирования – пример того, как репликаторы (мимы) развиваются одновременно со своим копировальным аппаратом (мозгом). Появление мимов – не первый случай, когда происходило такое одновременное развитие: нечто подобное должно было происходить на ранних этапах зарождения жизни на земле, когда первые реплицирующие молекулы развились в первобытном бытие и эволюционировали в ДНК и соответствующий клеточный аппарат для копирования. Как и в случае с развитием изощрённого аппарата для копирования генов, можно было ожидать, что появится лучшая система копирования мимов. Так и произошло. Письменный язык обеспечил огромный скачок в продолжительности и точности, печатная пресса увеличила плодовитость. От телеграфа до мобильного телефона, от почты до электронных писем, от фонографов до DVD и от компьютера до интернета копировальный аппарат усовершенствовался, распространяя всё расстущее множество мимов. Сегодняшний информационный всплеск – то, чего нам следовало ожидать от эволюции мимов.
Эта мимическая теория полагается на ряд предполодений, которые можно проверить, особенно предположение о том, что процесс имитации требует большой силы мозга, несмотря на то, что нам он легко удаётся. Исследования сканирований мозга позволяет сравнивать людей выполняющих действие и имитирующих их. Ворпеки здравому смыслу, эта теория утверждает, что имитация – более сложный процесс, а также что части мозга, появившиеся позднее в процессе эволюции, больше задействованы именно в выполнении действий. В добавок к этому, среди других родственных видов те, у кого выше способность к имитации, должны обладать наибольшим мозгом. Недостаток проявлений имитации у животных ограничивает количество имеющихся данных, но некоторые виды птиц, китов и дельфинов можно проанализировать и сравнить с данным предположением.
Экспериментальные тесты
Если бы язык развился у людей как результат коэволюции мимов и генов, лингвисты должны были бы найти следы того, что граматика оптимизирована для передачи мимов с большой плодовитостью, точностью и длительностью, а не передачи информации на определённые темы, такие как охота или создание социальных контрактов. Эксперименты социальных психологов должны были бы показать, что люди предпочительнее копируют более ясноизъясняющихся людей и находят таковых более сексуально привлекательными, нежели менее красноречивых.
Другие предположения можно проверить с помощью математического моделирования и компьютерных симуляций, которые многие исследователи использовали для моделирования процессов эволюции. Добавление второго, более быстрого репликатора в систему должно привести к поразительным изменениям, таким как возникновение мимов и увеличение человеческого мозга. Второй репликатор также должен уметь контролировать и даже останавливать эволюцию первого. Такие модели можно было бы впоследствии использовать для более детальнго понимания коэволюции мимов и генов. Кроме того, идею того, что язык мог возникнуть спонтанно в обществе имитирующих созданий, можно было бы проверить симуляциями громких имитирующих роботов.
Миметика – это новая наука, борющаяся за своё место. И у неё много критиков. Некоторым из этих критиков просто не удалось постичь понятие репликатора. Необходимо помнить, что мимы, как и гены, являются всего лишь частичками информации, которым удаётся быть скопированными или нет. В этом понимании и ниакаком другом мимы можно назвать «эгоистичными» и такими, которые имеют репликационную силу. Мимы – не магические существа или свободнопарящие платонические идеалы, а информация, хранящаяся в конкретных человеческих воспоминаниях, действиях и артефактах. И не всё ментальное содержимое является мимами, потому что не всё в нём было скопировано у кого-то. Если бы Вам удалили все мимы, Вы всё ещё имели бы много исключительно Ваших восприятий, эмоций, представлений и заученных навыков, которые Вы не приобрели от кого-либо ещё и которыми никогда ни с кем не поделитесь.
Часто встречается возражение тому, что мимы отличаются от генов. Но это действительно так. Мимы подвержены намного высшей частоте мутаций, и они не заключены в систему, столь строго ограниченную, как репликация ДНК и синтез протеинов. Мимы лучше всего воспринимать не как аналог генов, а как новые репликаторы с присущими им способами выживания и копирования. Мимы могут копироваться повсеместно: из речи на бумагу, в книгу, на компьютер или другому человеку.
Однако всё ещё много места остаётся для критики, и много работы необходимо проделать. В конце концов,миметика заслуживает на выживание, только если она предложит лучшие объяснения, а не соперничающие теории и предлодения, а также валидные и проверяемые предположения. В отличие от религий, большой комплекс околомимических наук включает механизмы отсева пустых, бессмысленных или попросту ошибочных идей. И именно по этим критериям, что и правильно, миметику стоит оценивать.
Автор
СЬЮЗАН БЛЕКМОР заразилась мимом мима в 1995 году из книги Даниэла Деннетта «Опасная идея Дарвина» и эссе о мимах и сознании одного студента-докторанта. Идея пустила корни: обещая изменить понимание человеческого разума, она заставила Блекмор посвятить большую часть её мимогенерирующих ресурсов дальнейшему изучению и продвижению этой идеи. Её статус источника научных мимов воплощён в её должности преподавателя психологии в Университете Западной Англии в Бристоле. Комитет научного исследования заявлений о паранормальных явлениях (CSICOP) отметил её наградой «За выдающийся скептицизм» за её исследования граничащих со смертью состояний и предположение, что сказки о похищениях пришельцами порождаются людьми (с неправильным набором мимов), которые пытаются найти объяснение форме сонного паралича.
ЖИВОТНЫЕ ТОЖЕ ИМИТИРУЮТ
Ли Алан Дугаткин
Я аплодирую попытке Сьюзан Блекмор заразить сознания людей мимом «имитация важна». Однако я готов оспорить её точку зрения в том, что мимы – имитируемые !!! – влияют на эволюцию только человеческого поведения. Животные, от рыб до приматов, копируют друг друга, принимая решения о том, что есть и с кем водиться. При таком раскладе я не согласен с тем, что мимы влияют на поведение других животных так же, как они движут человеческое поведение. Если присмотреться к поведению дроздов, можно заметить, что мимы присущи не только людям и даже не только приматам, таким как шимпанзе. Но сперва я должен прояснить понятие «имитация».
Кажется, психологам даже приносит удовольствие спор о значении имитации, а десятки книг разделяют это понятие на множество подкатегорий. Однако, что касается дискуссии о мимах, кажется, правильным будет использовать собственное определение Блекмор. Её книга «Машина мимов» предлагает две различные перспективы. Более строгое определение утверждает, что имитация включает три комплексных этапа: решение, что имитировать, трансформация одной точки зрения в другую и воспроизведение подходящего действия/телодвижения. Учитывая такие срогие критерии, нет никаких веских доводов того, что животная имитация может существовать. Неимоверно сложно распознать, могут ли животные трансформировать одну точку зрения в другую, и, если это так, как узнать, что именно они решают имитировать.
Блекмор также поддерживает и намного более либеральное понимание имитации, когда она описывает историю, которую один друг передаёт другому. «Вы не точно имитировали каждое действие и слово Вашего друга, но нечто (суть истории) было скопировано Вами и передано далее кому-то ещё,» – пишет она. Однозначно, под такое широкое определение попадают тысячи примеров имитации среди животных, и то, как дрозды узнают о хищниках, не будет исключением.
В 1978 году Эберхард Кьюрио из Университета Рур в Бохуме, Германия вместе со своими коллегами создал небольшой театр, в котором один дрозд мог видеть, как его коллега по виду скрежетал и бил хвостом, реагируя на находящегося недалеко хищника. Вторая птица в действительности видела хищника – небольшую сову – но часть перегородок закрывала его от первого дрозда. Благодаря некоторым хитромудрым манипуляциям первой птице было видно, что её визави реагировал на шумного филемона – птицу, которую дрозды обычно не воспринимают как угрозу. Затем исследователи поместили первую птицу в близости с филемоном, и она также отреагировала, заскрежетав и забив хвостом. Кьюрио и его коллеги обнаружили, что ложное послание «филемоны – хищники» может распространяться по цепи не менее шести другим дроздам.
Однако тот факт, что нечто копируется, не делает это нечто полноценным мимом. Блекмор убеждает, что послание должно соответствовать трём дополнительным критериям: оно должно быть скопировано точно, должно быть сделано много копий, и эти копии должны быть устойчивы во времени. Послание «фелимоны – хищники» было точно скопировано, а копии передались от одной особи другим, демонстрируя таким образом некоторую степень плодовитости. Невозможно определить продолжительность такого мима, основываясь только на лабораторных исследованиях, но, в общем, нет причин считать, что такая информация не закрепилась бы, возникни она в природных условиях.
Работая поведенческим биологом, я сталкивался с десятками примеров поведения животных, которое подходит под определение мима, и не был бы удивлён, если бы это количество было в разы большим. Возможно, мимы старше и имеют более фундаментальное значение в процессе эволюции, нежели считает Блекмор и кто-либо другой. Если быть более точным, различие между животными и человеческими мимами скорее количественное, чем качественное. Миметологам следует признать, что животные мимы реальны и этим подкрепить утверждение, что мимы действительно являются универсальной движущей силой эволюции. Но если мимы не отличают нас от животных, как утверждает Блекмор, то сами по себе они не могут объяснить, почему человеческая культура настолько уникально развита.
ЛИ АЛАН ДУГАТКИН является адъюнкт-профессором при кафедре биологии Университета Луизвилля. Он занимается вопросами имитации среди животных уже 10 лет. Его новая книга по этой теме – «Фактор имитации: эволюция за пределами гена» – опубликована в январе.
ТЕОРИЯ МИМОВ СЛИШКОМ УПРОЩАЕТ ПРОЦЕСС ИЗМЕНЕНИЯ КУЛЬТУРЫ
Роберт Бойд и Питер Ричерсон
Гены – это репликаторы. Они честно передаются от родителя к ребёнку и контролируют процесс жизни. Эта честная передача – то, что делает возможным естественный отбор: гены, которые позволяют своим носителям выживать лучше или размножаться быстрее, чем носители других генов, распространятся среди населения. Другие процессы, такие как мутация, тоже играют важнейшую роль в процессе эволюции, но большинство адаптаций может быть объяснено ответом на вопрос, какой ген размножается с наибольшей частотой. Это простое правило обладает потрясающей силой, позволяя биологам понимать такие разные феномены, как форма человеческого таза и время смены пола у рыб-гермафродитов.
Сьюзан Блекмор утверждает, что верования и идеи, которые она называет мимами, – тоже репликаторы. Они точно копируются из одного сознания в другое и контролируют поведение людей, которые их приобретают. При таком раскладе вещей Блекмор утверждает, что эволюция идей тоже подвержена естественному отбору, а культурные изменения можно понять, ответив на вопрос, какие мимы копируются быстрее.
Мы считаем, что Блекмор, как минимум, наполовину права.Идеи, пришедшие из биологии, однозначно полезны при изучении культурной эволюции. Культура состоит из идей, которые хранятся в популяции человеческих мозгов, и похожий на естественный отбор механизм влияет на то, какие из них распространятся, а какие исчезнут. Но Блекмор вероятно ошибается, что культурную эволюцию можно объяснить, ограничиваясб понятиями природного отбора. Вместо этого учёным необходимо объеденить исследования в психологии, антропологии и лингвистики, чтобы прояснить те многие процессы, которые и формируют человеческую культуру.
В отличие от генов, идеи обычно не передаются от человека к человеку в неизменном виде. Информация в мозге одного человека порождает действие, а затем кто-то пытается догадаться до той информации, которая необходима для выполнения этого же действия. Случаются провалы в точности передачи идей, потому что различия в генах, культуре или личном опыте этих двух индивидумов могут привести к тому, что один из них сделает ложное предположение о том, что мотивировало поведение другого. Как результат, мимы часто систематически видоизменяются во время передачи. Это процесс не похожий на природный отбор, который означает, что один мим распространяется быстрее конкурирующей альтернативы.
Дэвид Уилкинз из Института психолингвистики Макса Планка в Нидерландах обнаружил простой пример трансформации мима, когда узнал, что американцы разных поколений по-разному понимают значение окончания –gate. Те, кому за сорок, считают, что –gate относится к правительственному скандалу в Вашингтоне, обычно скрываемому. Представители этой возрастной категории пережили президентство Ричарда Никсона будучи взрослыми и интерпретировали такую конструкцию, как Travelgate, как скандал, аналогичный Watergate. Американцы помладше слышали, как –gate употребляется в отношении различных скандалов в Вашингтоне. Но намного меньше зная о Watergate, они не смогли определить общую нить и вместо этого идентифицировали суффикс –gate как такой, который можно добавить к любому слову для обозначения скандала. Заметьте, что эта трансформация могла произойти без конкуренции между альтернативными мимами. Каждый мим в сознании старшего поколения мог означать правительственный скандал, вроде Watergate; тем не менее, каждый более молодой человек мог применять –gate к любому скандалу.
Как отмечает Блекмор, гены тоже могут трансформироваться в результате спонтанных изменений, называемых мутациями. Но генетические мутации редки, встречаются раз в примерно миллион репликаций, и, как результат, их эффект можно не брать во внимание, размышляя об адаптации. Если бы мутации происходили чаще – скажем, раз в 10 репликаций – они имели бы значительный эффект на то, какие гены были бы самыми частыми. Мы считаем, это именно то, что происходит с идеями, которые могут быстро трансформироваться по мере распространения от одного человека к другому. Если мы правы, то культурные изменения можно понять лишь объединив эффекты трансформации и природного отбора.
Ряд других неселекционных процессов может влиять на эволюцию идей. Например, человек может выучить от кого-то идею, а затем изменить её, пытаясь усовершенствовать. Также другие неселекционные процессы могут появиться, когда люди синтезируют свои собственные убеждения, встретившись с людьми, которые ведут себя иначе. Мы считаем, что успешная интерпретация культурных изменений требует щепетильного внимания к тому множеству процессов, которые регулируют те или иные частные случаи в культурной эволюции. Социологи уже добились определённого успеха в этом направлении. Уильям Лабов из Университета Пенсильвании описал психологические и социальные процессы, которые приводят к постепенным изменениям в диалекте от поколения к поколению, например, а Альберт Бандура из Стенфордского университета изучал, как имитация формирует приобретение идей.
За последнее столетие биологи разработали много концепций и математических инструментов, которые могут помочь прояснить, что происходит, когда множество процессов взаимодействуют в формировании эволюции популяций. Объединив эти идеи с эмпирическими исследованиями, учёным может удастся понять, как развивается культура.
РОБЕРТ БОЙД и ПИТЕР ДЖ. РИЧЕРСОН сотрудничают 25 лет, изучая эволюцию человеческой культуры и как взаимодействуют культурная и генетическая эволюции. Их работа соединяет математические модели с эмпирическими данными, полученными из лабораторных и полевых исследований. Бойд – эволюционный антрополог в Университете Калифорнии в Лос-Анджелесе; Ричерсон – популяционный биолог в Калифорнийском университете в Дейвисе.
ЛЮДИ ДЕЛАЮТ ДОЛЬШЕ, ЧЕМ ПРОСТО ИМИТИРУЮТ
Генри Плоткин
Я вижу две основные проблемы в миметике в интерпретации Сьюзан Блекмор и схожих с ней. Во-первых, это её предположение, что культура – это просто набор мимов. Она включает всё от простейшего действия, как то использование каменного инструмента, до сложных институтов вроде банка. Вторая проблема в её идее о том, что все мимы, а следовательно и все аспекты культуры, распространяются путём имитации. С моей точки зрения как психолога, ни одно из этих утверждений не верно.
В начале 20 столетия американский психолог Едвард Торндайк определил имитацию как обучение выполнению действия путём видения, как выполняется это действие. Это значение до сих пор преобладает в психологических исследованиях. Если слово «имитация» используется в этом значении, то тогда утверждения Блекмор тривиальны, потому как имитирование действий не несёт в себе почти никакой культурной ценности. Само по себе завязывание шнурков или бросание мяча не важно в человеческой жизни.
Если же слово «имитация» вместо этого употребляется в предпочитаемом Блекмор смысле, обозначая любой и каждый способ общения между людьми, от передачи сути истории до запоминания инструкций, прочтённых в руководстве по эксплуатации неделю назад, то сам термин становится настолько размытым, что граничит с бессмысленностью. Но даже такое широкое определение имитации не отвечает за существование эволюции культуры, которая является значительно большим, нежели механическое повторение физических действий. Человеческая культура о распределении знаний, верований и ценностей.
В ядре любой культуры лежит общее понимание о том, как работает мир, некая схема. Правила, которые действуют в ресторане, формируют классическую схему: в таких местах кто-то готовит для тебя еду, приносит её за твой столик и прибирает за тобой в обмен на деньги. Дети приобретают множество схем, которые характеризуют их собственную культуру, через смесь неформального руководства родителей и сверстников и комплекса психологических механизмов, которые позволяют человеку выделять смысл из абстрактных идей. Имитация, если определена правильно, сюда не подходит.
Разделённые убеждения и ценности, также называемые социальными конструкциями, приходят к нам в похожей сложной и неправильно понимаемой манере. В отличие от схем, которые описывают материальные вещи, такие как рестораны, социальные конструкции существуют только потому, что люди согласились на это. Деньги – это социальная конструкция. Правосудие также. Некоторые из них имеют физическое воплощение, такое как бумага и монеты, но все они находятся за пределами физического в ментальных соглашениях о том, что означают вещи. Без консенсуса касательно того, что купюры и монеты имеют определённую ценность, деньги бесполезны. Многие убеждения и ценности также регулируют социальное взаимодействие. В большинстве западных культур, например, понятие правосудия основано на концепциях честности и собственности. Другие культуры определяют правосудие через такие понятия, как служба или месть. Во всех случаях, справедливость выходит далеко за рамки судов, судьев и тюрем.
В рапоряжении учёных на удивление мало детальных исследований того, как дети понимают и принимают такие сложные абстракции. Очевидно, здесь играет роль и язык. Также важной является наша способность осознавать, что у других людей есть намерения, способность, которую психологи окрестили «теорией разума». Восприимчивость к социальным силам – другая уникальная для нашего вида психологическая особенность – дополнительный сильный мотив для того, чтобы придерживаться разделённых убеждений и ценностей. И опять имитация тут не подходит. Мы не можем и не имитируем правосудие. Скорее мы приходим к пониманию его в ходе бесед, формального обучения, чтения книг, просмотра фильмов и т. д.
Блекмор утверждает, что это медленное накопление пониманий полагается на имитацию, но это не так просто. Недавние нейробиологические исследования показывают, что имитация требует, чтобы специальные сообщения были записаны в определённых зонах мозга. Это означает, что, когда я, будучи ребёнком, понял, что такое ресторан или справедливость, я сделал это, пройдя последовательность психологических шагов, отличных от тех, которые я прошёл, научившись завязывать шнурки.
Схемы и социальные конструкции возникают в процессе работы памяти и абстракции. Они не имеют ничего общего «обучением выполнению действия путём видения, как выполняется это действие». Принятие и распространение идей в обществе, особенно идеологических, таких как правосудие, медленны, непредсказуемы и трудно измеримы, ну и точно не помещаются в ограничительную теорию мимов. Культура как коллективный человеческий мозг и разум – наиболее сложное явление на земле. Нам никогда не понять её, если мы будем подходить с бесхитросным настроем.
ГЕНРИ ПЛОТКИН – психобиолог в Юниверсити Колледж в Лондоне, где он работает с 1972 года. Будучи автором бвух книг об эволюции и познании, он сейчас пишет третью об эволюции культуры.